Проходя по миасским улицам, нет-нет, да и подумаешь: "Возможно, тут ступала нога Павла Петровича Бажова, дважды посещавшего Миасс… Или академика Александра Ферсмана… Или Михаила Ивановича Калинина, приезжавшего на строящийся автозавод… Или писателей Юрия Либединского, Владислава Гравишкиса, Фёдора Панфёрова, чьи жизни оказались связаны с Миассом…".
Стоп… Фёдор Панфёров… Будучи дважды лауреатом Сталинских премий, одну из них он получил за роман "Борьба за мир", посвящённый строительству Уральского автомобильного завода.
Вот так встретились два юбилея - 125 лет со дня рождения писателя (Панфёров родился в 1896 году) и 80-летие УралАЗа.
…В годы Великой Отечественной войны в качестве корреспондента "Правды" Панфёров не раз бывал на Урале, посещал предприятия, новостройки, колхозы и совхозы. Зимой 1941-42 года он жил в Миассе вместе с женой, тоже писательницей, Антониной Коптяевой. Сотрудничал с "Рабочей газетой" и заводской многотиражкой "Мотор".
Позже, вспоминая о миасском периоде, писал так: "Это для литературы был клад. Приехали рабочие из столицы со своим бытом, вот сюда, в городок, где все жили замкнуто, под воротными замками. Условия для жизни на заводе были ужасные: холодные бараки, столовые работали плохо, в трескучие морозы рабочие сгружали с платформ седые от мороза станки. Порою казалось, вот сейчас бросят всё и разбегутся. А эти люди, несмотря ни на что, стали выпускать моторы, вовлекая в это дело замкнутых миасцев. Освоив моторы, они переоборудовали завод, и я видел, как с Уральских гор сошёл первый грузовой автомобиль, а Миасс постепенно, но неизбежно превращался из тихого захолустья в индустриальный городок".
В Миассе Панфёров создал ряд очерков из цикла "Люди Урала", которые потом вошли в роман "Борьба за мир".
"Поднялись свирепые уральские бураны, - писал о строительстве миасского завода Фёдор Иванович. - Они неслись с гор Чиркульской долины, сотрясали крыши бараков, хлестали будто огромными сухими метлами, по их бокам и выли, крутились у дверей, намереваясь ворваться во внутрь, чтобы приморозить там всё живое. И не хотелось подниматься с постели, согретой теплотой собственного тела, а так лежать бы и лежать, пока не утихнет злая метелица и не проглянет горячее солнце…".
И далее: "Они шли на ощупь, наугад, видя перед собой только белёсые тени, шли, задыхаясь, отворачиваясь то в одну сторону, то в другую. Придя на станцию, они все охнули: станки на платформах покрылись такой морозной сединой, что казалось накалёнными электрическим током и к ним было боязно притрагиваться. Сгоряча кто-то голой рукой ухватился за станок и тут же пронзительно вскрикнул: на ладони сразу выступил кровавый след, будто рука прикоснулась к раскаленному железу.
И вот, несмотря на то, что станки заиндевели, несмотря на то, что люди были плохо одеты, что вместо варежек у большинства на руках были потрёпанные чулки, тряпки, несмотря на все это, люди кинулись на станки. Стряхивая с них морозную седину, стаскивая их с платформ, люди клали станки на брёвна и волоком тащили в здание ещё без крыши, ставя их на приготовленные фундаменты.
А буран, бушевал, потешался, кидая в лица охапки колючего, словно битое стекло, снега. Люди стонали, падали, будто подбитые морозом воробьи, снова вскакивали и снова кидались на станки, еще громче стеная, скрежеща зубами. В этом бушующем буране собственно ничего не было видно - ни людей, ни станков. И трудно было понять, что руководило в эти дни полуголодными, уставшими от бессонных ночей, полураздетыми людьми - только ли высокие патриотические цели или ещё и русская удаль: "Эх ты, буран, крутишь, а мы всё равно тебя победим!".
В 1975 году Панфёров рассказал газете "Московский рабочий" о работе над романом "Борьба за мир": "Война за мир" - сначала у меня появилось такое название романа, затем укрепилось - "Борьба за мир". Надо было только выбрать "площадку" для романа. Пожалуй, лучше всего городок, где ещё сохранился старый уклад и быт… И я попадаю в городок Миасс, расположенный неподалёку от центра Уральского заповедника - между Златоустом и Челябинском.
Городок Миасс когда-то обосновался в богатой золотоносной долине реки Миасс, в котловине, окружённой "копытом" невысоких гор. Здесь, в этой долине, как рассказывают, когда-то был найден кусок золота весом в два пуда. Было это или не было, но одно достоверно - долина Миасса стала богатой золотыми россыпями. С годами она обедняла, но старатели не покидали своего ремесла: в лодках промывали песок, уже десятки, а может и сотни раз промытый до них их предками. Отпечаток старателей - людей замкнутых, недоверчивых, в большинстве староверов - лежит на всём.
И вот в трёх-четырех километрах от этого городка и таких замкнутых жителей заложен завод, в основном рабочими Московского автомобильного завода и рабочими Сталинградского тракторного.
Людям жить негде: тех бараков, которые тут сколотили на скорую руку, не хватит, строить дома - не ни средств, ни времени. Страна воюет, и война требует продукцию.
Москвичи и сталинградцы в поисках временного угла хлынули к жителям Миасса.
- На кой нам его, - ворчит вся семья, и бурчит глава дома - поналетали…
Так неприступно вели себя вначале, а потом "лопнула пружина". Иных мужей и сыновей по законам военного времени призвали на строительство завода, иных в армию. Те, кто был призван на строительство, вскоре увидели, что "квартированные" вовсе не плохие люди, даже хорошие, даже такие, у которых есть чему поучиться, а живут плохо - ютятся в бараках, а скоро грянет уральская свирепая зима.
И миасцы стали приглашать друзей по работе к себе в крепкие дома на постой. Те входили в семьи людей замкнутых, недоверчивых, неся одновременно свой быт, свои навыки, свое отношение к людям - чистое, человеческое… И покорили миасцев".
Чтобы лучше узнать нравы миасских старожилов, поближе познакомиться с ними, писатель и сам, якобы, занялся поисками жилья. Вот как это происходило…
"Я осторожно постучался в калитку. В окно выглянула курчавая, седоватая голова.
"Сам", - мелькнуло у меня.
Что-то долго он изнутри двери гремит запорами, затем калитка приоткрывается, и вот в прогале передо мной весь Герасим Капустин.
Он низенький, плотный, в белой рубашке, подпоясанной пояском с кисточками, в широких шароварах и опорках на босу ногу, а голова у него кудрявая, седая. Все свои обликом он напоминает мне берёзовый пенёчек.
- Ну! - прикрикнул он, как кричат на лошадь, когда она куда-то тянется.
- Я только что с фронта приехал. Может, сыновей твоих там видел, а ты нукаешь на меня, как на лошадь, - произнёс я и с силой ворвался в калитку, отпугивая Герасима.
- Эх, ретивый! - но уже без злобы, а как-то в полушутку произнёс он, шагая за мной по каменным ступенькам в дом.
Я мельком глянул на внутренность двора, - на крепкие клетушки, кладовки, конюшню, сарай, высокий каменный забор и, переступая порог хаты, сказал:
- Хозяйственно всё у тебя, ухожено.
- Ни! Был хозяин, чего говорить. В крови у нас, Капустиных, - не без гордости похвалился он, однако с неиспытанным удивлением глядя на меня: нахально человек ворвался в дом, да ещё оценку хозяйству даёт: "Какой!?".
…За столом сидели две снохи и жена Герасима.
При моём появлении они все встали и по-уральски отвесили низкий поклон.
- Вот, говорит, видал наших ухачей на фронте. А может, для красного словца сбрехнул.
- Не для красного словца, я снова собираюсь на фронт. Сообщи, где сыновья - разыщу.
Снохи сразу всколыхнулись. А мать так вся и потянулась ко мне, приговаривая:
- Самовар. Отец, самовар надобно…
- И то, - в каком-то замешательстве произнёс он и подал жене ключи…
… Мать, видно, сердцем почуяла, что пришёл не балабол, и поэтому, вскипятив, поставила самовар на стол и скомандовала снохам:
- Что глаза-то вылупили? Стаканы-чашки давайте. Бруснички на меду достаньте, - и, глядя на мужа, - и я так думаю, пельмени надо.. Гость-то какой! - прикрикнула она, видя хмурое лицо Герасима.
Я в эту минуту подумал: "Теперь мне положено непременно разыскать её сынков на фронте, иначе я нанесу неизгладимое оскорбление этой матери".